Очевидно, что аналогия брачной человеческой любви не может предложить адекватное и полное понимание этой абсолютно трансцендентной реальности, которой является божественная тайна, была ли она сокрыта от века в Боге, или была она осуществлена исторически во времени, когда "Христос возлюбил Церковь и предал Себя за неё" (Еф 5,25). Тайна не прекращает быть трансцендентной по отношению к этой аналогии, как и по отношению к любой другой аналогии<96,1>, например, к родительской любви. Аналогия брачной любви позволяет нам приблизиться к тайне, которая от века сокрыта в Боге и которая была осуществлена во времени Христом, как любовь, которая свойственна дару самого себя, полному и бесповоротному, который Бог дал человеку во Христе. Речь идёт о человеке в его личном и в то же самое время общинном измерении (это общинное измерение выражено в книге Исаии и у пророков, как Израиль, в послании к Ефесянам как Церковь; можно сказать: народ Божий Ветхого и Нового завета). <96,2>
Аналогия любви супругов, кажется, подчёркивает главным образом момент дара самого себя, который Бог даёт человеку, избранному уже от века во Христе (буквально: Израилю, Церкви) - дар всецелый (или скорее радикальный) и бесповоротный. <96,4> Нельзя здесь говорить о всецелости в метафизическом смысле. Человек, действительно, не является как творение способным принять дар Бога в трансцендентной полноте его божества. Такой всецелый дар (не тварный) Бог Сам его разделяет лишь в тринитарном общении личностей. Зато дар самого себя, который Бог даёт человеку - о котором говорит аналогия любви - может иметь только лишь форму причастия божественному естеству (2 Петра 1,4),как теология это уточнила с самой большой ясностью. <96,4> Есть всецелый, так как является, в некотором смысле, всем тем, что Бог смог дать от Себя человеку, если учитывать ограниченные способности человека-творения. <96,4>
Аналогия брака, как человеческая реальность, в которой воплощается брачная любовь, помогает, в некоторой мере, понять тайну благодати как вечной реальности в Боге и как исторического плода Искупления человечества во Христе. <96,5> Сравнение брака (по причине брачной любви) с отношением Yahvé-Израиль в Ветхом завете и Христос-Церковь в Новом завете, определяет в то же самое время способ, каким надо понимать сам брак. <96,5> Это - вторая функция нашей великой аналогии. И, в перспективе этой функции, мы приближаемся к проблеме сакраментального характера брака. <96,6> Действительно, представляя отношение Христа с Церковью по образу брачного союза мужа и жены, автор послания говорит не только об осуществлении вечной божественной тайны, но также о способе, каким эта тайна выразилась в видимом порядке, вошла таким образом в область «знака». <96,6> Под термином знака мы понимаем здесь просто видимое невидимого. Тайна, сокрытая в Боге от века - или невидимая - стала видимой прежде всего в самом историческом событии Христа. И отношение Христа с Церковью, которое в послании к Ефесянам определено как mysterium magnum (великая тайна), представляет собой исполнение и конкретизацию видимости этой тайны. Впрочем, тот факт, что автор послания к Ефесянам сравнивает нерасторжимое отношение Христа с Церковью с отношением мужа и жены, то есть с браком - ссылаясь в то же самое время на слова Быт 2,24, которые, вместе с творческим актом Бога, первоначально устанавливают брак - возвращает наши размышления к тому, что было представлено уже как видимое невидимого; он её возвращает к самому началу теологической истории человека.
Видимый знак брака «в начале», как связанный с видимым знаком Христа и Церкви на вершине спасительного домостроительства Бога, транспонирует вечный план любви в историческое измерение и делает из него основание всего сакраментального порядка. Это - особенная заслуга автора послания к Ефесянам: сблизить эти два знака, делая из них один единственный великий знак - то есть великое таинство (sacramentum magnum). <96,7>
Задумайтесь: придаю ли я браку значение, которое дает Бог? Осознаю ли я его сакральность и соответственно тому поступаю?
В юности Томаш уехал учиться за границу и редко бывал дома. И даже тогда он старался жить у друзей и видеться с мамой в городе, чтобы не встречаться с отцом. Раны из детства не переставали болеть. Однажды он признался в этом старшему другу Владеку, когда тот поступил в семинарию. Владек ощутил это так, будто впервые кто-то ему исповедовался. "Ты скажешь мне, что это тяжкий грех, пусть так. Я ненавижу отца и не почитаю мать. Ты же знаешь, как у нас дома, что она терпит. Папа редко бывает трезв. Её жизнь - ад. Мне удалось вырваться, но то, что я пережил, я пережил. Я знаю, что мама пыталась защитить меня, но она не могла избавить меня от боли, с которой я смотрел на её мучения. Почему она согласилась на такое рабство, на такое унижение? Я молился, чтобы они развелись. Кажется, я даже молился, чтобы папа умер”. Владек долго молчал. „Знаешь, твоя мама часто приезжает к моим родителям, я тоже с ней разговаривал. Я глубоко убежден, что ты ошибаешься. Это не рабство. Это не унижение . Она по-настоящему любит его”. „Любит? Да он же издевается над ней!”. „Конечно, это её крест, если ты понимаешь, о чём я”. „Я понимаю и не понимаю. Термин я знаю, я ходил на катехизис. Но какой смысл так мучиться? Он этого даже не замечает, не ценит”. „Нет, он неоднократно просит у неё прощения и обещает исправиться. Они оба верующие, твой отец тоже. Оцениваешь их опрометчиво”. В тот день Томаш пошёл домой, зная, что встретится с отцом. У него был ключ, он очень тихо вошел в прихожую. Из комнаты доносились голоса. Через щель в двери он увидел обоих родителей, как они читают розарий. Стояли на коленях перед иконой Святого Семейства. Он почувствовал что-то странное и даже попытался оттолкнуть это. Он почувствовал, что хочет быть там вместе с ними.